Голос оттуда: 1919–1934 - Страница 179

179

«МИКУЛА БУЯНОВИЧ» — роман в 3 ч., цена 1.75 д. «ЧУРАЕВЫ»: первая ч. — «Братья.» 1.50 д., вторая ч. — «Спуск в долину» цена 1.50 д., третья ч. — «Веление земли» 1.50 д. «В ПРОСТОРАХ СИБИРИ» и «РОДНИК В ПУСТЫНЕ» по 1.35 д. каждая. «ПУТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ» — 50 центов. «СТЕПНЫЕ ВОРОНЫ» — рассказы из жизни киргиз — 15 центов. Книги можно выписать по адресу:

ALATAS, inc. 310, Riverside Drive, New York.

Читаешь такую гадость и невольно краснеешь и думаешь:

«Что же такое, в самом деле, Гребенщиков?» Ведь в таком жанре, с обозначением цен на флакон и пол-флакона, и приведением писем почтенных клиентов, и с приложением портрета изобретателя составляются лишь газетные рекламы:

«Я, Анна Чилаг, с роскошными волосами до пят! Я был лыс! Употребляйте Кефоидолетор. Нет больше импотенции! Резиновые секреты! Бойтесь подражания, верьте авторитету! Перевод по почте и по телеграфу!»

Русская литературная этика всегда отличалась большой внутренней строгостью. Это пахло навязчивостью. Авторы не решались письменно благодарить критика за лестный почетный отзыв. Предполагалось, критик в своей моральной неподкупности пишет для своей публики, а отнюдь не для того, чтобы сделать удовольствие писателю, что отзывало бы кумовством. Правда, этот наивный ригоризм значительно ослабел после смерти Чехова и Толстого, а особенно в беспардонные времена свободной журналистики 1905–1906 годов. Эмиграция также несколько распоясала писательские нравы, хотя в размерах все же приличных и терпимых. К саморекламе Гребенщикова не нужны никакие комментарии. Это просто — эгоистическое свинство.

Что же касается того, как Гребенщиков «разрешал» великие вопросы жизни, то это всего лишь беззубый лепет, водица с малиновым сиропом. «Будьте не тоскливы и радостны. Глядите на птичек, на голубое небо и на барашковые облака. Счастье человеческое не в волшебных замках богачей, а в нас самих. За неудачей идет удача. Спать надо меньше, а работать больше».

И к кому Гребенщиков обращает это малиновое сюсюканье? К русским рабочим, которые работают по двенадцати часов в сутки и томятся самой тяжкой из болезней — страстной тоской по родной земле.

Белые и пунцовые

«Бойтесь лжепророков!»

Так говорит Библия, так говорит Евангелие, так говорят многие мудрые книги.

Известно давно, что именно в наиболее тяжкие и смутные времена возникают среди утомленных народов лжепредсказания и лжепредзнаменования.

Древний библейский лжепророк носил на себе подобие вдохновенности: растерзанные одежды, вздыбленные волосы, простертые худые руки, глаза, опаляющие огнем, речь, полная неистовой страсти. Он не доказывал и не убеждал. Он громил и испепелял своими словами. Проповедь его имела обычный конец: его побивали камнями…

Русская эмиграция имеет также своих лжепророков, появление которых весьма легко объяснимо нашей беженской усталостью, неутомимой печалью по прежней России, ноющей тоской по родине, неусыпным чаянием лучшей жизни и общей жаждой веры, чуда и точки опоры.

Нынешний лжепророк не вопиет, и не сотрясается в припадке священного безумия, и не раздирает своих покровов. Место его проповеди не дикий камень среди голой пустыни и не кровля дома, а спокойный кабинет редакции или кафедра в зале Гражданских Инженеров при благосклонном участии парижских арканов, умеющих сдерживать температуру публичного вдохновения в пределах, допустимых общественным градусником.

Библейский пророк возбуждает людские нервы и чувства гигантскими метафорами, картинами поражающих размеров и красочности, чудовищными проклятьями. Нынешний — наоборот. Его вся сила в лжелогике, лжематематике, лжестатистике и лжеистории, подносимых публике в виде холодного блюда, искусно обложенного лженаучным гарниром.

Нынешний лжепророк выхватывает два-три исторических момента, два-три разрозненных примера, пяток произвольных случаев. Пусть его выборки совсем не носят признаков соприкосновения или параллельности: привычный актер, он делает нужный ему эффектный вывод, памятуя, что «публика — дура», она ни в чем не разберется и все слопает.

Самый любимый его подход к русским болячкам — это французская революция, сопоставляемая и сравниваемая с русской. Вывод же зависит от того, каких цветов хитон на проповеднике.

Лжепророк в ризах красноватых — о! отнюдь не чисто красных, а так, в цветах сомон или «фрезэкразе» — делает заключение: «Итак, вы ясно видите, что Россия бессознательно стремится к демократической республике, которая одна является абсолютно нужной и необходимой формой общественной жизни».

А лжепророк в стареньком, заплатанном, но бережливо выстиранном белом хитончике черпает из того же материала непоколебимую уверенность в том, что вся Россия истосковалась по единой самодержавной власти, по распорядительному земскому начальнику и по монументальному городовому.

Опираясь на полный комплект номеров «Правды» (газеты, как известно, побившей все рекорды услужливого, рабского вранья), «сомоновый» ясновидец непоколебимо уверен в постоянной и планомерной эволюции большевизма в сторону мудрого демократического социализма.

Если же сама жизнь жестоко опровергает и разрушает эту маниловскую иллюзию, лжепророк с ловкостью фокусника проглатывает свою ошибку и начинает вытаскивать из волшебного цилиндра новые ленты и прочие предметы: публика, мол, ничего не заметила.

Белые же лжепророки питаются не советскими газетами, а рассказами достоверных приезжих свидетелей или письмами верных людей «оттуда».

179